Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! — радостно бросилась она к мужу.

Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:

— Опять разбойник? Где он?

— Какой разбойник! Мы приехали во Францию. Французский язык… Может быть, это уж даже Париж.

— Не может быть! Тогда надо спросить. Что же ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.

Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:

— Месье… Кель статион? Пари? Иси Пари?

— Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin, — послышался учтивый ответ.

— Что он говорит? — осведомился Николай Иванович.

— Нет, нет, не Париж. В Париж мы приедем еще утром.

— Однако ты все понимаешь.

— Еще бы! По-французски я сколько угодно. У нас в пансионе француженка была настоящая, — похвасталась Глафира Семеновна. — Вот написано — пур ля дам, вон — пур ле месье… Вон — бювет. Тут можно выпить желающим.

— Так я, Глаша, с удовольствием бы выпил. Спроси, сколько минут стоим.

— Нет, нет. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдруг опять разбойник?

— Да разбойник, должно быть, в немецкой земле остался. Неужели же его через границу пропустили? Наконец, ты можешь со мной вместе выйти.

— Кондюктер! — опять закричала Глафира Семеновна. — Комбьен минют иси?

— Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.

— Me ну вулон буар…

— Да, буар… Буар вен руж, а то так бир, — прибавил Николай Иванович и тут же похвастался перед женой: — Все хмельные слова я отлично знаю.

Кондуктор протянул руку и сказал:

— Vous voulez prendre du vin rouge? Donnez Moi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite.

— Что он говорит, Глаша?

— Сам принести хочет нам вина. Комбьян пур бугель?

— Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous[6].

— Как, тоже депешу надо? — спросил Николай Иванович. — И здесь по телеграфной депеше?

— Да нет же, нет. Давай ему скорей денег. Давай два французских серебряных четвертака. Скорей, скорей.

— Вот! — Николай Иванович, сунув кондуктору деньги, прибавил: — Тут труа четвертак. Пусть на труа франк. А я думал, что и здесь, как в Неметчине, все надо по телеграфу, когда кондуктор упомянул про депешу-то, — отнесся он к жене по уходе кондуктора.

— Да нет, нет. Он не про депешу упомянул, а сказал — депеше ву, то есть поторопитесь. Здесь французская земля, здесь этого нет.

— Ну, то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: там только обеды по телеграфическим депешам, а здесь уж и выпивка. Нет, какова учтивость у французов! Только заикнулись насчет выпивки, — сейчас: пожалуйте, я вам принесу.

— Еще бы… Французы удивительно учтивый народ. Разве можно их сравнить с немцами.

— Я, Глаша, страсть как рад, что мы попали во французскую землю.

— А я-то как рада!

Поезд, однако, не простояв и двух минут, двинулся, минуя станционные освещенные вывески.

— Глаша! А выпивка-то? Где же вен руж-то? Надул кондуктор… Вот тебе и французская учтивость! — воскликнул Николай Иванович, но в это время дверь купе отворилась, и в купе влез кондуктор, держащий в руке бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканом.

— Voyons, monsieur… Servez-vous… — протянул он Николаю Ивановичу бутылку.

— Вот за это, мусье, спасибо, вот за это мерси. Гран мерси, рюсс мерси! — заговорил Николай Иванович, принимая бутылку.

— Monsieur est un russe? — спросил француз и прибавил: — Oh, nous aimons la Russie et les russes. Vivent les russes![7]

От него так и пахнуло вином. Очевидно, он и сам сейчас только выпил, да и раньше не отказывался от вина. Николай Иванович заметил это и сказал жене:

— Парень-то, кажется, изрядно хвативши?

— Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсем особый народ.

— Vos billets, monsieur… — между тем сказал кондуктор.

— Билеты требует, — пояснила Глафира Семеновна.

— Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мусье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюв вен руж? — вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.

— Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après, — отвечал тот, простригая билеты.

— Ну вот и отлично. Бюве…

Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан.

— A présent vous-même, monsieur, et moi — je prendrai après vous.

— Глаша! Что он такое? — недоумевал Николай Иванович.

— Хочет, чтобы ты прежде выпил.

— Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс! — Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал: — Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.

— Ну, рюсс — ну земон ля Франс.

— Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie[8].

Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином, поднял его и, воскликнув: «Vive la Russie»! — тоже выпил его залпом.

— Друг! Ами… Франсе и рюсс — ами, — протянул ему руку Николай Иванович. Кондуктор потряс руку. — Анкор… — предложил Николай Иванович.

— Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les russes…

— Что он говорит, Глаша?

— Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.

— Душа-человек! — воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. — Ну, бьен, бьен… Принеси — опять выпьем.

— Au revoir, monsieur… Au revoir, madame, — раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.

При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.

Париж

С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновне грушу и предложил ее с галантностью ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отличающегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и после того, как на заре багаж их в Верье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же стало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хотя и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.

Когда они проснулись, было ясное, солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями, играло на зеленых еще лугах, на стоящих в одиночку дубах с пожелтевшей листвой, на синей ленте речки, идущей вдоль дороги.

Глафира Семеновна сидела у окна купе и любовалась видами. Вскоре маленькие каменные домики стали сменяться более крупными домами. Появились вывески на домах, мелькнула железная решетка какого-то сада, стали появляться высокие фабричные трубы, курящиеся легким дымком, и вдруг Глафира Семеновна воскликнула:

— Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчас по картине узнала. Николай Иваныч! Радуйся, мы подъезжаем к Парижу.

— Да что ты! — подскочил к окну Николай Иванович.

— Вон, вон… Видишь? — указала Глафира Семеновна.

— Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… «Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый», — запел он.

Стали попадаться по дороге уже улицы. Дома все вырастали и вырастали. Виднелась церковь с готическим куполом. Движение на улицах все оживлялось. Поезд замедлял ход, скрежетали тормоза. Еще несколько минут, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники в кепи и с бляхами на груди.

— Приехали… В Париж приехали!.. — радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондуктор отворил перед ними дверь купе. В дверь рванулся блузник, предлагая свои услуги.

— Вуй, вуй… Прене мон саквояж, — сказала Глафира Семеновна. — Э шерше коше пур партир а хотель. Николай Иваныч! Бери подушки. Что ты стоишь истуканом!

— Une voiture, madame? — спросил блузник.

— Да, да… Вуатюр… И анкор наш багаж… — совала она ему квитанцию.

— Oui, oui, madame.

Багаж был взят, и блузник потащил его на спине на вокзальную площадь. Супруги следовали сзади. Вот и улица с суетящейся на ней публикой. Николай Иванович поражал всех своей громадной охапкой подушек. Какой-то уличный мальчишка, продававший с рук билеты для входа на выставку, даже крикнул:

— Voyons, се sont les russes!

Французский городовой в синей пелерине, кепи, с закрученными усами и с бородкой клином махнул по направлению к стоящим в шеренгу извозчикам. От шеренги отделилась карета с сидящим на козлах краснорожим, гладко бритым, жирным извозчиком в белой лакированной шляпе-цилиндре и подъехала к супругам. Багаж уложен на крышу кареты, блузнику вручена целая стопа французских пятаков, как называл Николай Иванович медные десятисантимные монеты, и супруги сели в карету, заслонившись подушками.